Масштабно и планомерно Север Красноярского края и других сибирских территорий начал осваиваться после установления Советской власти. Здесь стали разрабатывать месторождения и возводить предприятия, строить посреди тундры города. В доперестроечные времена советская пропаганда уверяла, что основная тяжесть этого непосильного труда легла на героические плечи комсомольцев-добровольцев. Однако в восьмидесятые годы XX века правда об освоении Севера предстала во всей своей ужасной наготе: эта экономическая мощь преимущественно зиждется на костях тысяч заключённых. Причём, в большинстве своём, осуждённых невинно. О том, как это происходило, рассказывает гость нашей редакции — известный красноярский правозащитник, писатель и программист, председатель краевого общества «Мемориал» Алексей БАБИЙ.
— Алексей, существует мнение, что у Сталина не было иного выхода. Не создай он страшное управление – ГУЛАГ, не раскрути маховик политических репрессий, в СССР не была бы так быстро поднята на должную высоту экономика.
— Это миф, очень вредный и опасный, который надо развенчивать. Иначе когда-нибудь какому-нибудь правителю будущего может прийти в голову этот ужасный опыт повторить. Рабский, подневольный труд – самый неэффективный, это известно любому школьнику. Именно ГУЛАГ развратил наше общество. Ведь вместо «трудового воспитания» зэку прививалось стойкое отвращение к труду. Как можно любить работу из-под палки? Заключённые, занятые на общих работах, абсолютно не имели свободного времени: возвращаясь в барак после многочасового рабочего дня, человек мечтал только доползти до нар и провалиться в сон. Именно тогда родились такие понятие, как «филонить», «туфта».
— Кстати, всегда было интересно происхождение этого слова…
— Туфта образовано от аббревиатуры ТФТ – «тяжёлый физический труд». Именно на тяжёлом физическом труде делались самые большие приписки. Говорят, когда посчитали количество грунта, якобы перелопаченного заключёнными на строительстве «Беломорканала», то выяснилось, что таких каналов можно было бы построить ещё семь. Или по нормировочным документам получалось, что канавы копаются не в лёгком песчаном грунте, а в твёрдом, переплетённом сосновыми корнями и к тому же прилипающем к лопате. И грунт этот, если судить по нарядам, не выбрасывали на бровку, а относили в сторону метров на десять. Государство само вынудило зэков заниматься «туфтой»: иначе они были обречены на скорую и мучительную смерть. Впрочем, в приписках были заинтересованы не только арестанты, но и начальство, зарабатывавшее премии, награды, повышения в чинах.
— Может, труд этот был неэффективен, зато дёшев.
— Тоже как посмотреть. Да, зэк работал за миску баланды, жил в наспех сколоченном бараке… Но ведь его надо было охранять, заставлять работать. И охранникам надо было платить зарплату, создать сносные условия для жизни. А это стоило очень недёшево. Более 16 процентов бюджета страны уходило на содержание лагерей. Это огромная цифра. Я говорю только об экономике этого с позволения сказать «проекта», не касаясь морально-этической стороны вопроса. Это, по-моему, даже не обсуждается.
— То есть это такое рабовладельческое государство было, по-Вашему?
— Классическое рабовладельческое государство древности пополняло ряды рабов за счёт захваченных на войне жителей других земель. Государство, которое планомерно и целенаправленно превращало в рабов своих собственных граждан, это исторический нонсенс какой-то. Но это действительно было.
— Всё-таки современному человеку трудно понять, как работала эта чудовищная система…
— В тридцатые годы она была простая. Если ты вырабатываешь норму, то получаешь свою скудную пайку. За перевыполнение – «добавка». Если недовыполнил – пайка урезается. Таким образом, человек, чтобы уснуть более или менее сытым, должен был пахать на износ. Но надолго обычно сил не хватало – через некоторое время заключённый переставал перевыполнять план и едва укладывался в норму. Получая обычную пайку и недоедая, он вскоре и с планом не справлялся, за что ему давали пайку урезанную. Таким образом, он начинал угасать. Экономия на питании заключённых, несмотря на все усилия администрации, оборачивалась падением производительности труда, которая в лагерях была ниже, чем на предприятиях аналогичного профиля на воле, в среднем на 50 процентов.
— Ну, сейчас, когда лишний вес – бич общества, многие знают, что для того, чтобы организм нормально существовал, он должен ежедневно сжигать столько калорий, сколько потребил…
— Вот именно. Хронический избыток потреблённых калорий ведёт к ожирению, нехватка — к угасанию. При такой системе человек мог прожить в заключении три – пять лет. Таким образом — срок в 10 лет был фактически равносилен смертному приговору. Заключение сопровождалось постоянными избиениями. Чем больше слабел человек, тем больше он подвергался побоям со стороны конвоя и других заключённых. Заключённый никогда не мог быть уверен, что проживёт хотя бы до завтра. Тому виной были постоянные несчастные случаи на работе, вызванные притупившимся от голода и стужи вниманием, ножи уголовников. «Пайка» обычно состояла из куска полупропечённого чёрного хлеба, баланды из гнилой картошки, в которой плавали разваренные рыбьи хвосты, или «затирухи» — кипятка с размешанной в нём ржаной мукой…
— Да, на таком питании долго не протянешь…
— Кроме голода, ещё одним страшным врагом заключённых был холод. В Норильлаге зэки работали при морозах 45–50 градусов, одетые в ватные бушлаты и обутые вместо валенок в бурки, сшитые из изношенных ватных брюк. Подошвы бурок шились из того же материала, простёганного несколько раз. Лишь при температуре ниже 50 градусов разрешалось «актировать день» и не выводить заключённых на работу.
Естественно, в лагерях свирепствовали цинга и пеллагра, практически каждый заключённый, побывавший на «общих работах», страдал от тяжёлых обморожений. Голод, холод и непосильный труд по 14–16 часов в день превращали здорового сильного человека в «доходягу», шатающегося на ходу, готового вылизывать чужие миски,— необратимо изменялась психика.
— Неужели не было никаких шансов?
— Остаться в живых, получив большой срок, можно было, только оказавшись на работе в конторе, хозчасти, лагерной обслуге, больнице. Но чаще всего эти должности занимали уголовники, так как «врагов народа» запрещалось назначать на какие-либо административно-хозяйственные должности. Повар, хлеборез, кладовщик из уголовных почти всегда безудержно воровали, тем самым обрекая на ещё большие мучения остальных зэков. Того, кто пытался сопротивляться такому порядку, немедленно убивали. «Враги народа» неукоснительно направлялись на общие работы и гибли. Лагеря 1937–1938 годов были, по сути, лагерями уничтожения.
— Но все же не все погибали?
— Руководство страны задумалось об экономической эффективности системы. ГУЛАГ стал государством в государстве. Чтобы он функционировал нормально, нужны были квалифицированные специалисты – люди с техническими и экономическими знаниями, необходимы были врачи, инженеры, бухгалтеры. А таких можно было найти среди «врагов народа».
Всё происходило совершенно цинично: допустим, требуется на стройку Норильского комбината грамотный специалист по бетонным смесям.
По системе ГУЛАГа делается заказ, изучаются личные дела «зэков». И счастье, если где-то в каком-то лагере такой «спец» сидит невостребованным, лес, скажем, валит. Его забирают с лесоповала и переводят в Норильский лагерь. А если нет — НКВД даётся команда найти подобного специалиста на воле. Пришить же «статью» — дело нехитрое.
Кстати, так же вот с Колымы был вывезен в конструкторское бюро ГУЛАГа, так называемую «шарашку», Сергей КОРОЛЁВ, впоследствии запустивший первого человека в космос. Он «доходил» на урезанной пайке на прииске Мальдяк и жить ему оставалось несколько недель…
Итак, если в тридцатые верховодили в лагерях в основном «блатные», на которых опиралось лагерное начальство, а «враги народа» были «пылью», человеческими отбросами, то к сороковым годам политические заключённые стали теснить в лагерной верхушке уголовников. Это был объективный процесс — ГУЛАГу нужны были грамотные специалисты, управленцы. А среди «блатных» им неоткуда было взяться.
Соответственно, стал смягчаться и лагерный режим.
Кстати, среди заключённых процентный расклад был примерно такой: около 40% — так называемые политические, которых потом практически всех реабилитировали, ещё 40% — «указники» — за «колоски», за опоздание на работу и т.п., и только 20% — собственно
уголовники.
— К руководителю «Норильлага» Аврамию ЗАВЕНЯГИНУ до сих пор неоднозначное отношение, насколько я знаю. С одной стороны, на его совести немало жизней. С другой – режим при нём всё-таки стал помягче. И комбинат он построил.
— Это, безусловно, неоднозначная фигура. Ещё более интересна в этом смысле личность может быть менее известная – генерал БАРАБАНОВ, начальник строительства железной дороги Салехард – Игарка, проекта, нереализованного окончательно. Говорят, когда он умер, уже во времена «оттепели», со всей страны съезжались бывшие заключённые на его похороны. Конечно, ни Завенягин, ни Барабанов не были какими-то там убеждёнными гуманистами. Они были порождением системы. И при них были и расстрелы, и смерти от голода и холода… Но если предшественник Барабанова говорил вновь прибывшим заключённым: «Вас привезли сюда подыхать, и я помогу вам в этом…», то Барабанов говорил: «перед нами поставлена задача построить дорогу, и мы будем её строить…». Вместо палачей к руководству лагерей стали приходить инженеры, цель которых была не истреблять заключённых, а строить. Зэки продолжали гибнуть и в сороковых, и в пятидесятых. Но, может быть, не столь бессмысленно, как в тридцатые…
— Тот факт, что на Севере было так много заключённых, не наложил ли какой-то отпечаток на нынешнее население?
— Нет, пожалуй. Они не внесли какой-то новый колорит в жизнь северных посёлков края. Большинство из них после отбытия срока уезжало из этих мест. Хотя есть у меня несколько знакомых норильчан, которые будучи заключёнными, еще в сталинские времена строили этот город, полюбили его и остались в нём навсегда. Но это — скорее исключение.
Больший отпечаток на северные посёлки нашего края нанесли, конечно, ссыльные и те, кто находились под надзором комендатуры — немцы Поволжья, латыши, литовцы, калмыки, финны, а также раскулаченные крестьяне и их потомки в первом поколении. Эти люди разных национальностей, многое повидавшие на своём веку, были добросовестными работягами, и на них зачастую держались и рыболовецкие бригады, и лес-промхозы.
Когда в середине пятидесятых многим из них разрешили вернуться, показатели экономики, скажем, Туруханского района, упали буквально в разы. Но часть из них осталась, они всё вынесли, выстояли, не озлобились. Приноровились и к жизни в тайге, обзавелись хозяйством. Трудолюбие и добропорядочность помогли состояться новым поколениям теперь уже сибиряков.
— В завершение разговора, — ещё немного статистики: какие объекты в крае были построены с помощью заключённых?
— Проще, наверное, перечислить те объекты в крае, которые в то время были построены без заключённых. Ведь практически везде, где строился завод или дорога, первым делом обустраивался лагерь. Весь правый берег Красноярска в сороковые годы представлял собой цепочку лагерей. Норильский комбинат, аффинажный завод (впоследствии завод цветных металлов), Красноярск-26 (Железногорск), Красноярск-45 (Зеленогорск), Черногорские шахты, Уленское медно-молибденовое предприятие и многое другое. Можно вспомнить ещё Краслаг (лесная промышленность на востоке края) и множество мелких объектов.
Количество заключённых в Красноярском крае – не менее полумиллиона, плюс такое же количество спецпоселенцев. В тридцатые годы население края составляло чуть больше миллиона, то есть за счёт насильно привезённых оно увеличилось вдвое!
Почему-то считается, что другого решения не было. Однако достаточно посмотреть, например, на Финляндию (единственную часть бывшей Российской империи, счастливо избежавшую советской власти), или сравнить ГДР и ФРГ, или Тайвань с Китаем лет тридцать тому назад, чтобы увидеть, что можно было достичь гораздо бОльших результатов гораздо меньшей кровью (увы, кровь здесь не в фигуральном выражении, а в самом прямом смысле слова).
Беседовал Дмитрий ГОЛОВАНОВ